Неточные совпадения
Страшная буря рвалась и свистела между колесами
вагонов по столбам из-за
угла станции.
«Туда! — говорила она себе, глядя в тень
вагона, на смешанный с
углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».
Они сидели в
углу вагона, громко разговаривая и, очевидно, зная, что внимание пассажиров и вошедшего Катавасова обращено на них.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие
угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему
вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Не останавливаясь, рабочие пошли, торопясь и наступая друг другу на ноги, дальше к соседнему
вагону и стали уже, цепляясь мешками за
углы и дверь
вагона, входить в него, как другой кондуктор от двери станции увидал их намерение и строго закричал на них.
Больной, про которого он говорил, сидел в этом же
вагоне в
углу.
Весь
вагон бодрствовал; во всех
углах шла оживленная беседа.
Нас ехало в купе всего четыре человека, по одному в каждом
углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам не приходилось, потому что наступала ночь, а утром в Кёльне предстояло опять менять
вагоны. Часа с полтора шла обычная дорожная возня, причем мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник] не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских в последнее время. И затем все окунулось в безмолвие.
Корзина с провизией склонилась в руках ослабевшего человека, сидевшего в
углу вагона, и груши из нее посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил ее рядом с ним. Потом вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал, сидя, и на лице его бродила печальная судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
Слышу гвалт, шум и вопли около жандарма, которого поднимают сторожа. Один с фонарем. Я переползаю под
вагоном на противоположную сторону, взглядываю наверх и вижу, что надо мной
вагон с быками, боковые двери которого заложены брусьями… Моментально, пользуясь темнотой, проползаю между брусьями в
вагон, пробираюсь между быков — их оказалось в
вагоне только пять — в задний
угол вагона, забираю у них сено, снимаю пальто, посыпаю на него сено и, так замаскировавшись, ложусь на пол в
углу…
К ночи он проехал мимо Касселя. Вместе с темнотой тоска несносная коршуном на него спустилась, и он заплакал, забившись в
угол вагона. Долго текли его слезы, не облегчая сердца, но как-то едко и горестно терзая его; а в то же время в одной из гостиниц Касселя, на постели, в жару горячки, лежала Татьяна; Капитолина Марковна сидела возле нее.
Из-за
угла улицы впереди
вагона выбежало много мальчишек, они крикливо рассыпались по мостовой, точно брошенные сверху, а за ними поспешно и нестройно, чёрным клином, выдвинулась в улицу толпа людей с трёхцветными флагами над нею, и раздались тревожные крики...
Евсей, с радостью слушая эти слова, незаметно разглядывал молодое лицо, сухое и чистое, с хрящеватым носом, маленькими усами и клочком светлых волос на упрямом подбородке. Человек сидел, упираясь спиной в
угол вагона, закинув ногу на ногу, он смотрел на публику умным взглядом голубых глаз и, говорил, как имеющий власть над словами и мыслями, как верующий в их силу.
И, продолжая трястись, сам вошел в
вагон и сел в
углу. Наклонившись к Мусе, Вернер тихо спросил ее, указывая глазами на Василия...
Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний
угол вагона и, закрыв глаза, молился богу. Он не узнавал в этой веселой, слушающей офицерские пошлости Ильке свою кроткую, часто плачущую Ильку. Он не верил своим глазам и ушам…Непонятны, загадочны эти глупые девчонки!
Во всю последнюю путину Жозеф не покидал своего
угла и показался Глафире лишь в Эйдкунене, у таможенного прилавка, но затем, переехав русскую границу, он начал ей досаждать на каждой станции, подбегая к окну ее
вагона и прося ее «серьезно» сказать ему: имеет ли она средство спасти его?
Где он нашел место поддеть ее: неужто там же в
вагоне, или где-нибудь за
углом, отыскивая карету?
Вагон грузно грохотал. Поезд останавливался на каждой станции, свистел, дымил, выпускал и принимал пассажиров. Теркин сидел в своем
углу, и ничто не развлекало его. К ним в отделение влезла полная, с усиками, барыня, нарядная, шумная, начала пространно жаловаться на начальника станции, всем показывала свой билет первого класса, с которым насилу добилась места во втором.
В
углу сидел Теркин и смотрел в окно. Глаза его уходили куда-то, не останавливались на толпе. И на остальных пассажиров тесноватого отделения второго класса он не оглядывался. Все места были заняты. Раздавались жалобы на беспорядок, на то, что не хватило
вагонов и больше десяти минут после второго звонка поезд не двигается.
— Ну вас всех к черту! — закричал я, отходя в
угол вагона. — Зачем вы меня позвали?
— Знаете, кто это? — послышался робкий шёпот из далекого
угла вагона. — Это N. N., известный тульский шулер, привлеченный к суду по делу Y-го банка.
Этот грациозный испанский туалет замечательно шел Кармен, и Николай Герасимович, сидя в
углу вагона, не отрывал от нее глаз, и почти не заметил, как поезд подкатил к Сан-Себастиано.
В общем
вагоне первого класса «для курящих» по разным
углам на просторе разместились: старый еврей-банкир, со всех сторон обложившийся дорогими и прихотливыми несессерами; двое молодых гвардейских офицеров из «новоиспеченных»; артельщик в высоких со скрипом с сборами сапогах, с туго набитой дорожной сумкой через плечо; худощавый немец, беспрестанно кашляющий и успевший уже заплевать вокруг себя ковер на протяжении квадратного аршина, и прехорошенькая блондинка, с большими слегка подведенными глазами и в громадной, с экипажное колесо, шляпе на пепельных, тщательно подвитых волосах.
Федор Дмитриевич сидел в
углу вагона и не спускал глаз с сидевшей против него графини, погруженной, видимо, в невеселые думы, о чем можно было судить по нервным судорогам, нет-нет да пробегавшим по ее прекрасному лицу.